 Она — лидер правых в Европе. Марин Ле Пен рассказывает о своем неприятии ЕС, тоске по франку и разрыве с отцом.
Stern: Г-жа Ле Пен, Вы являетесь председателем «Национального фронта». На протяжении многих лет партия была крайней правым изгоем во Франции. Сейчас американский журнал Time включил Вас в список 100 самых влиятельных людей в мире.
Марин Ле Пен: Это был реверанс в сторону французов. Эта похвала — признание того, что в Европе существует сильная политическая власть против необузданной глобализации.
— Вы говорите, как левая активистка.
— Такие понятия, как «левый» или «правый», для меня ничего не значат.
— Вы чувствовали гордость, когда принимали участие в гала-вечере в Нью-Йорке?
— Нет, праздничные пирушки меня мало волнуют. Я разговаривала с людьми, которые сидели рядом за столом.
— На английском языке?
— Я понимаю английский, но не люблю разговаривать на нем, потому что довольно много людей в мире, разговаривающих на английском языке, и слишком мало, разговаривающих на французском.
— Я француженка, и я не говорю по-английски, сказали Вы как-то. Почему?
— Потому что я считаю, что франкофония сейчас теряет свое значение. А наше политическое руководство не принимает никаких мер против такого развития.
— Вас ничего не привлекает в других культурах и языках?
— Речь не об этом. Я представляю Францию в ходе своих встреч. Например, мой соотечественник Пьер Московиси (Pierre Moscovici), комиссар ЕС по экономическим и финансовым вопросам, иногда ведет переписку с парижскими министерствами на английском языке. Я считаю, что это невыносимо.
— В 2011 году Вы приняли председательство «Национального фронта» от своего отца. С этого момента Вы делаете все, чтобы дать общественности понять, что Ваша партия — это не только группа вечно отстающих крайне правых, которые преуменьшают весь ужас Холокоста и критикуют иностранное засилье.
— Наша партия прошла этап «линьки». Мы защищаем интересы французского народа. В этом плане мы часто противостоим элитам, банкам, многонациональным концернам. Мы давно делаем акцент не на протесте и оппозиции, мы стали партией, которая в состоянии завтра оказаться у власти.
— Среди известных сторонников «Национального фронта» прошлых времен — Ален Делон и Брижит Бардо. Они все еще поддерживают Вас?
— В гостях у Брижит в Сен-Тропе я была в прошлом сентябре. Мы всегда много говорим о наших домашних животных. У меня четыре кошки, я хотела бы иметь 15, но это уже не разумно.
— Брижит Бардо известна своими правыми взглядами. Она однажды уже была признана виновной в разжигании расовой ненависти. Вероятно, она разделяет Ваше неприятие расставания с французским суверенитетом.
— Европейский Союз просто не работает. Мы оба называем его Европейским Советским Союзом.
— Но это же абсурд. Советский Союз был коммунистическим принудительным сообществом диктатур. ЕС — демократическое объединение.
— Единственное, что работает в Европе, это такие проекты, как Airbus или ракета Aриан. Я хочу видеть Европу наций, где каждое государство сможет решать за себя. Основным правом человека является для меня способность любить свою страну, не считаясь при этом разжигателем войны. В США все считают прекрасным то, что человек носится везде со звездным флагом. Если это будут делать у нас с триколором в руках, к тебе будут относиться как к фашисту.
— Вы искажаете смысл. Именно французы не стесняются демонстрировать любовь к Отечеству. И при помощи флагов. И почему Вы абсолютно отрицаете преимущества ЕС? Например, есть факт — в Центральной Европе на протяжении 70 лет не было войны.
— Вы считаете, что ЕС — зона, свободная от трений? Еще никогда европейские столицы не обменивались таким количеством оскорблений, как сейчас. Немцы считаются новыми властителями, греки — ворами, итальянцы — гурманами, французы — лентяями. Для меня ЕС — это не произведение мира, а платформа экономической войны. Конкурентной борьбы, которая отражается в различном уровне заработка в отдельных странах ЕС.
— И поэтому Вы хотите, чтобы Франция вернулась к франку?
— Евро же не работает.
— Это валюта крупнейшего экономического региона мира, и на протяжении многих лет она является стабильной. О франке же подобного сказать нельзя.
— В Англии же обходятся без евро. Многие страны участвуют в этом только из-за страха перед выходом.
— Ни одно государство не хочет отказываться от евро. Даже греки.
— Но если государство выйдет из еврозоны, может возникнуть эффект домино. Многие страны последуют их примеру. Возвращение к национальной валюте не должно приниматься поспешно, это должно быть продуманное и организованное решение.
— Вы требуете создания новых шлагбаумов, пограничных пунктов и таможни. Придется ли французам платить и ввозную пошлину при покупке, например, BMW?
— Я была бы в восторге, если бы французы не покупали больше немецких машин, а покупали только Renault и Peugeot. Как только у каждой страны вновь появится собственная валюта, курс немецкой марки поднимется, а франка упадет. В этом случае Франция стала бы более конкурентоспособной. Покупалось бы больше французских автомобилей, потому что они были бы более доступными.
— То есть, только Европа виновата в экономическом спаде во Франции?
— ЕС несет ответственность, потому что он не дает нам побороть зло. Высокий уровень безработицы у нас — это тоже результат политики работодателей ЕС. Свобода передвижения «подарила» нам большое количество дешевой рабочей силы из других стран.
— По украинскому вопросу Вы защищаете позицию России, а не Европы. Вы и президент Владимир Путин, как кажется, преследуете одну и ту же цель — расколоть Европу.
— Кого или что мы хотим расколоть? Владимир Путин хочет, чтобы прекратили вести против него войну. Вот и все. Европейский Союз ведет холодную войну против России по заказу США. Не в интересах Франции вести войну против России.
— Банк, близкий к окружению Владимира Путина, выдал «Национальному Фронту» кредит в размере девяти миллионов евро. Вы позволили себя купить?
— Ни один французский или европейский банк не захотел нам выдать кредит. Везде последовали отказы. Нам срочно нужны были деньги на наши кампании, поэтому мы благодарны за любую поддержку.
— Вы снова недавно ездили в Москву. Почему?
— Потому что я несу большую ответственность за свою страну и, возможно, хочу стать будущим президентом нашей республики. Я считаю, что для меня как политического лидера подобные встречи имеют большое значение.
— Ходят слухи, что Вы хотите переименовать партию в «Патриоты».
— Нет. «Патриотами» называется социальная сеть, существующая у нас на протяжении нескольких месяцев. Что касается изменения названия, Жан-Мари Ле Пен сказал по этому поводу: «Это не обсуждается, пока я жив». Для меня это не табу, но в ближайшее время этого не случится.
— Патриотизм как составная часть названия, это для большинства людей звучало бы скорее положительно. Национализм, напротив...
— Не нужно нагружать слово «национальный» отрицательным смыслом, это хорошее понятие. Защита собственной нации не имеет ничего общего ни с войной, ни с агрессией.
— Ваши высказывания против мигрантов зачастую звучат крайне агрессивно. Цыган Вы однажды назвали «преступными кочевниками». И именно недавно основали фракцию в Европарламенте вместе с противником ислама Геертом Вильдерсом (Geert Wilders).
— Вилдьдерс и я смотрим на многие вещи по-разному. Он борется против исламского фундаментализма. Для меня важна свобода вероисповедания. Но массовая волна мигрантов — это катастрофа. Наши граждане страдают от того, что на кону стоит наша свобода. Тот, кто нелегально въезжает в страну, должен высылаться. Извинений быть не может.
— Позиция бывшего президента Николя Саркози сходна с Вашей. Вы контактируете с ним?
— Нет, я еще ни разу с ним не разговаривала. Он оскорбляет меня в прессе, в том числе, делает непристойные высказывания. Он очень груб и неприятен.
— У Саркози есть собственная партия «Союз за народное движение» (UMP), переименованная недавно в «Республиканцев». Название в духе правых консерваторов. Будто он хочет отобрать у Вас голоса.
— Создается впечатление, что Саркози и его однопартийцы держат французов за идиотов. Как будто со сменой названия все забудут скандалы, разгоревшиеся вокруг партии. Кстати, я их называю исключительно «Американцы», потому что они ужасно зациклены на США. Сейчас я думаю, что для Франции намного важнее показать независимую силу на международной арене.
— Кого Вы видите в качестве основного соперника на президентских выборах через два года? Саркози или президента Франсуа Олланда?
— Я жду обоих. Два бывших главы государства, которые должны нести ответственность за сложную ситуацию, сложившуюся за последние десять лет. За это время в стране распространились как исламский фундаментализм, так и общая неуверенность.
— Вы серьезно думаете, что Вы можете выиграть?
— Конечно. Я хочу прийти к власти и вернуть эту власть каждому французу, который ее потерял.
— В «Национальном фронте» Вы в последний раз получили 100% голосов. Это напоминает северокорейский расклад.
— Проголосовали все члены партии, и никто никого не принуждал голосовать за Марин Ле Пен. Все были согласны с моей стратегией.
— В рядах Вашей партии разгораются различные скандалы. Одному из представителей партии предъявлены обвинения в нарушениях в финансировании кампании.
— Да, он неверно оформил одну сумму. Это была ошибка, не преступление.
— Другой функционер поджег несколько автомобилей и инсценировал нападение на самого себя.
— Этот парень — сумасшедший. Мы сами проинформировали полицию, когда узнали об этом. В ряды 80 тысяч членов партии иногда пробирается паршивая овца.
— Ваш отец основал «Национальный фронт», Вы — его председатель. Ваша племянница избрана в парламент. Это напоминает семейный подряд, а не демократически избранную партию.
— Если члены партии принимают такое решение, что этому мешает? Пока я только последовала за Жан-Мари Ле Пеном. Есть много примеров с более высокими рекордами. Например, семья Бушей в США. Из нашей семьи еще никто не становился президентом.
— Вы однажды сказали, что семья Ле Пен — это французские Кеннеди. Похоже, здесь есть много от мании величия.
— Я считаю, что просто есть большие семьи политиков. Они, так сказать, купаются в политике. И если это продолжается более длительное время, семья настолько сильно поражается вирусом политики, что вырваться просто невозможно. В мире театра или спорта все точно так же.
— Но сейчас, кажется, в вашей семье раскол. Вы призвали своего отца к выходу из партии, после того как он назвал газовые камеры «деталью истории». Вы больше не называете его «мой отец», просто «Жан-Мари Ле Пен». Вы вообще разговариваете друг с другом?
— Нет, мы действительно окончательно рассорились. Он настроен враждебно и жаждет мести. Это не первый раз, когда мы конфликтуем. Такое уже было в 2011 году, когда я решила выдвинуть свою кандидатуру на пост председателя партии. «Дедемонизация Национального фронта», сказал он тогда. «Это же ни к чему не приведет». Мы тогда продолжали сотрудничать. Сегодня я не могу себе представить, как мы снова найдем контакт.
— Вашему отцу 87 лет. Однако он все еще пытается в суде снова получить право голоса в партии.
— Это у него не получится. Сейчас я хочу закрыть пост почетного председателя партии, который все еще занимает Жан-Мари Ле Пен. Поскольку он злоупотребляет полномочиями для своих актов мести. Он освободил свой пост, но потом внезапно понял, что не хотел этого.
— Это не первая битва в Вашей семье. После развода ваших родителей в 1987 году Ваш отец язвил в адрес своей бывшей жены Пьеретты, что она может идти работать только уборщицей, в ответ на что Ваша мать появилась со шваброй в руках на страницах журнала Playboy.
— Я тогда была подростком, это было ужасно. Но с того момента много воды утекло. Сейчас у меня с матерью очень тесные отношения.
— Вы хорошо знаете Германию?
— 15 лет назад я ездила туда на выходные. Куда именно, я уже не помню.
— Каковы Ваши впечатления?
— Неплохие. Я ничего не имею против Германии — я только против того, что Ваша страна пытается, нам, французам, прописывать меры, направленные против нашей безопасности и нашего имущества.
— Что Вы думаете об Ангеле Меркель?
— Она действительно хорошо защищает интересы Германии — в этом нет сомнений. Она — решительная женщина, «железная леди». Это не Саркози в нижней юбке со сверкающими украшениями. Но ее политика мне абсолютно не по душе. Каждый раз, когда она принимает решения, на первый план выходит то, хорошо это будет для Германии или нет. Меня нервирует, что никто ей четко не говорит: Вы делаете это для Германии, но не навязывайте нам Ваших мер, потому что для нас это катастрофа.
Тильман Мюллер (Tilman Müller)
"Stern", Германия
|
